Неточные совпадения
«В самом
деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю
ночь,
писал утром? Вот теперь, как стало на душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма не было,
и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье.
И сегодня бы так же
и завтра…» Он зевнул во весь рот.
Весь
день и вчера всю
ночь писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора
и завтра хотели быть с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут письма из России
и не узнают, в чем
дело, в надежде, что, может быть,
и на берег выходить не понадобится.
Скучное
дело качка; все недовольны; нельзя как следует читать,
писать, спать; видны также бледные, страдальческие лица. Порядок
дня и ночи нарушен, кроме собственно морского порядка, который, напротив, усугублен. Но зато обед, ужин
и чай становятся как будто посторонним
делом. Занятия, беседы нет… Просто нет житья!
—
Ночью пир горой. Э, черт, господа, кончайте скорей. Застрелиться я хотел наверно, вот тут недалеко, за околицей,
и распорядился бы с собою часов в пять утра, а в кармане бумажку приготовил, у Перхотина
написал, когда пистолет зарядил. Вот она бумажка, читайте. Не для вас рассказываю! — прибавил он вдруг презрительно. Он выбросил им на стол бумажку из жилетного своего кармана; следователи прочли с любопытством
и, как водится, приобщили к
делу.
Накануне решительного
дня Марья Гавриловна не спала всю
ночь; она укладывалась, увязывала белье
и платье,
написала длинное письмо к одной чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям.
В длинные зимние
ночи он
пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор
и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по
делу, назвала его господином Д., то он обиделся
и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как
и что, а он зловеще вздыхал
и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
— Это я сам вчера
написал, сейчас после того, как дал вам слово, что приеду к вам жить, князь. Я
писал это вчера весь
день, потом
ночь и кончил сегодня утром;
ночью под утро я видел сон…
«Ваше превосходительство! —
писала она своим бойким почерком. — Письмо это
пишет к вам женщина, сидящая
день и ночь у изголовья вашего умирающего родственника. Не буду описывать вам причину его болезни; скажу только, что он напуган был выстрелом, который сделал один злодей-лакей
и убил этим выстрелом одну из горничных».
Меня тамждут, но зато я вечером буду свободен, совершенно свободен, как ветер,
и сегодняшний вечер вознаградит меня за эти последние два
дня и две
ночи, в которые я
написал три печатных листа с половиною.
Верите ли, милая маменька:
днем допросы снимаю,
ночью записки составляю
и пишу рапорты, отношения
и предписания.
Ну, нечего делать, видно, надо против тебя хорошее средство изобретать: взял
и на другой
день на двери чистым углем большой крест
написал,
и как пришла
ночь, я
и лег спокойно, думаю себе: уж теперь не придет, да только что с этим заснул, а он
и вот он, опять стоит
и опять вздыхает!
Она обвила его руками
и начала целовать в темя, в лоб, в глаза. Эти искренние ласки, кажется, несколько успокоили Калиновича. Посадив невдалеке от себя Настеньку, он сейчас же принялся
писать и занимался почти всю
ночь. На другой
день от него была отправлена в Петербург эстафета
и куча писем. По всему было видно, что он чего-то сильно опасался
и принимал против этого всевозможные меры.
В палатах, по судам, в думах, в магистратах секретари целые
дни и ночи просиживали в канцеляриях
и писали.
— А то, что с кем этого не бывало, так тому
и растолковать нельзя, почему хочется
писать, когда какой-то беспокойный дух твердит
и днем и ночью,
и во сне
и наяву:
пиши,
пиши…
«Сверстов в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте
и Вы из Ваших рук выслеженного нами волка. Вам
пишут из Москвы, чтобы Вы все
дело передали в московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите Вашим ответом; я сегодня же в
ночь скачу в Петербург; авось бог мне поможет повернуть все иначе, как помогал он мне многократно в битвах моих с разными злоумышленниками!»
Зимою работы на ярмарке почти не было; дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности; они поглощали весь
день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне романы из «Нивы», из «Московского листка», а по
ночам занимался чтением хороших книг
и пробовал
писать стихи.
Днём ему не позволяли долго сидеть за столом, да
и много народу было в доме, много шума; он
писал ночами, в строгой тишине, внимательно слушавшей его шёпот, когда он искал нужное слово. Скрип пера стал для него музыкой, она успокаивала изношенное, неверно работавшее сердце,
и порою ему было до слёз приятно видеть на бумаге только что написанные, ещё влажные, круглые слова...
— Ты думаешь? Нет, брат Сергей, это
дело деликатное, ужасно деликатное! Гм!.. А знаешь, хоть
и тосковал я, а как-то всю
ночь сердце сосало от какого-то счастия!.. Ну, прощай, лечу. Ждут; я уж
и так опоздал. Только так забежал, слово с тобой перебросить. Ах, боже мой! — вскричал он, возвращаясь. — Главное-то я
и забыл! Знаешь что: ведь я ему
писал, Фоме-то!
Он беспрестанно разъезжал по Москве, виделся украдкой с разными лицами,
писал по целым
ночам, пропадал по целым
дням; хозяину он объявил, что скоро выезжает,
и заранее подарил ему свою незатейливую мебель.
Воспользовавшись нахлынувшим богатством, я засел за свои лекции
и книги. Работа была запущена,
и приходилось работать
дни и ночи до головокружения. Пепко тоже работал. Он
написал для пробы два романса
и тоже получил «мзду», так что наши
дела были в отличном положении.
А меня ваша чухоночка подстроила: «она
пишет…
день пишет и ночь пишет».
Он не выходил из нее до следующего
дня: большую часть
ночи он просидел за столом,
писал и рвал написанное… Заря уже занималась, когда он окончил свою работу, — то было письмо к Ирине.
Домна Осиповна опустилась тогда на свое кресло
и, услыхав, что за Бегушевым горничная заперла дверь, она взяла себя за голову
и произнесла с рыданием в голосе: «Несчастная, несчастная я женщина, никто меня не понимает!»
Ночь Домна Осиповна всю не спала, а на другой
день ее ожидала еще новая радость: она получила от Бегушева письмо, в котором он
писал ей: «Прощайте, я уезжаю!..
— Как же, пали слухи
и про него… Он теперь у них в чести
и подметные письма
пишет. Как-то прибегала в обитель дьячиха-то
и рекой разливалась… Убивается старуха вот как. Охоньку в затвор посадили… Косу ей первым
делом мать Досифея обрезала. Без косы-то уж ей деваться будет некуда.
Ночью ее привезли,
и никто не знает. Ох, срамота
и говорить-то… В первый же
день хотела она удавиться, ну, из петли вынули, а потом стала голодом себя морить. Насильно теперь кормят… Оборотень какой-то, а не девка.
День и ночь одолевает меня одна неотвязчивая мысль: я должен
писать, я должен
писать, я должен…
— Именно несчастье, ваше сиятельство, — подхватил исправник, —
и теперь вот они с стряпчим сошлись, а от стряпчего мы уж давно все плачем… Алексей Михайлыч это знает: человек он действительно знающий, но ехидный
и неблагонамеренный до последнего волоса: ни
дня, ни
ночи мы не имеем от него покоя, он то
и дело пишет на нас доносы.
Итак, трудись теперь, профессор мой почтенный,
Копти над книгами,
и день и ночь согбенный!
Пролей на знания людские новый свет,
Пиши творения высокие, поэт, —
И жди, чтоб мелочей какой-нибудь издатель,
Любимцев публики бессовестный ласкатель.
Который разуметь язык недавно стал,
Пером завистливым тебя везде марал…
Конечно, для него довольно
и презренья!..
Холодность публики — вот камень преткновенья,
Вот бич учености, талантов
и трудов!
и проч.
В деревне он продолжал вести такую же нервную
и беспокойную жизнь, как в городе. Он много читал
и писал, учился итальянскому языку
и, когда гулял, с удовольствием думал о том, что скоро опять сядет за работу. Он спал так мало, что все удивлялись; если нечаянно уснет
днем на полчаса, то уже потом не спит всю
ночь и после бессонной
ночи, как ни в чем не бывало, чувствует себя бодро
и весело.
Без сомнения, Загоскин
писал свои комедии легко
и скоро: это чувствуется по их легкому содержанию
и составу; иначе такая деятельность была бы изумительна, ибо в 1817 же году Загоскин вместе с г. Корсаковым издавал в Петербурге журнал «Северный Наблюдатель», который, кажется, выходил по два раза в месяц,
и в котором он принимал самое деятельное участие; а в последние полгода — что мне рассказывал сам Загоскин, — когда ответственный редактор, г. Корсаков, по болезни или отсутствию не мог заниматься журналом — он издавал его один, работая
день и ночь,
и подписывая статьи разными буквами
и псевдонимами.
На другой
день отец Сергий просил прощенья у игумна
и братии за свою гордость, но вместе с тем после
ночи, проведенной в молитве, решил, что ему надо оставить этот монастырь,
и написал об этом письмо старцу, умоляя его разрешить ему перейти назад в монастырь старца.
Я взглянул на некоторые бумаги — это были показания, отобранные полицмейстером в продолжение
ночи от разных чиновников Приказа, которые единогласно
писали, что Ферапонтов действительно в тот самый
день, как принял деньги от бурмистра, внес
и за Костыреву.
Кисельников. Когда отдыхать-то! Дело-то не терпит! Ну, маменька, пусть они пользуются! Не разбогатеют на наши деньги. Примусь я теперь трудиться.
День и ночь работать буду. Уж вы посидите со мной! Не так мне скучно будет; а то одного-то хуже тоска за сердце сосет. (Принимается
писать.)
— Полноте, мой любезнейший Виктор Павлыч, нечего думать
и рассуждать. Поедемте сейчас же ко мне
и примемся за переделку комедии. Не хуже же, черт возьми, Рагузова мы справимся с этим
делом: он прибавляет, а мы будем убавлять! Я мастер на эти
дела. Если бы охота пришла, так бы этаких фарсов по десятку в
ночь писал. Ну-с — по рукам!.. — прибавил Дилетаев.
Главным действующим лицом «Комиссии составления законов» был неутомимый немец Розенкампф: он
писал и день и ночь, то по-немецки, то по-французски; с последнего я переводил на русский.
Так тут-то он, между прочим, сознается, что
писал многое вследствие необходимости,
писал к сроку, написывал по три с половиною печатных листа в два
дня и две
ночи; называет себя почтовою клячею в литературе; смеется над критиком, уверявшим, что от его сочинений пахнет потом
и что он их слишком обделывает.
На шестой или седьмой
день после свидания с еврейкой, утром Крюков сидел у себя в кабинете
и писал поздравительное письмо к тетке. Около стола молча прохаживался Александр Григорьевич. Поручик плохо спал
ночь, проснулся не в духе
и теперь скучал. Он ходил
и думал о сроке своего отпуска, об ожидавшей его невесте, о том, как это не скучно людям весь век жить в деревне. Остановившись у окна, он долго глядел на деревья, выкурил подряд три папиросы
и вдруг повернулся к брату.
Днем приводил в порядок книги, справлял должность библиотекаря, конторщика, бухгалтера, приказчика
и даже рассыльного, а
ночью составлял каталоги,
писал отчеты
и еще успевал справляться за сторожа, для чего, собственно,
и поселился в каморке.
— Ладно-с, оченно даже хорошо-с. Можно
и векселя взять, — сказал Белянкин. — Да дело-то, Степан Федорыч, завтра ранним утром надо покончить. Когда ж векселя-то
писать?
Ночью ни один маклер не засвидетельствует… А после давешнего разговора с Лебякиным да с Колодкиным они завтра же пойдут умасливать доронинских зятьев, чтоб поверили им на неделю там, что ли… Верно знаю о том, сам своими ушами вечор слышал, как они сговаривались.
Висленев, грызя сухарь, распечатал конверт
и прочел: «Примите к сведению, еще одна подлость: Костька Оболдуев, при всем своем либерализме, он женился на Форофонтьевой
и взял за нею в приданое восемьдесят тысяч.
Пишу вам об этом со слов Роговцова, который заходил ко мне
ночью нарочно по этому
делу. Утром иду требовать взнос на общее
дело и бедным полякам. Завтра поговорим. Анна Скокова».
«
Днем и ночью в моей комнате мужчины, —
писала она, — с ними я
и объясниться не могу.
Если первое мое стихотворение было плодом трезвого
и очень напряженного труда, то второе было написано в состоянии самого подлинного
и несомненного вдохновения.
Дело было так. Я перечитывал «Дворянское гнездо» Тургенева. Помните, как теплою летнею
ночью Лаврецкий с Леммом едут в коляске из города в имение Лаврецкого? Едут
и говорят о музыке. Лаврецкий уговаривает Лемма
написать оперу. Лемм отвечает, что для этого он уже стар.
Он сел
писать все сызнова.
Написал. Была поздняя
ночь. Александра Михайловна была в то время беременна. Усталая за
день, она заснула на кушетке в соседней с кабинетом комнате, взяв слово с Леонида Николаевича, что он ее разбудит. Он разбудил, прочел. Она заплакала
и сказала...
По его требованию окна весь
день были завешены
и горела лампа, создавая иллюзию
ночи,
и он курил папиросу за папиросой
и писал.
Работал Андреев по
ночам. Работал он не систематически каждый
день, в определенные часы, не по правилу Золя: «Nulla dies sine linea — ни одного
дня без строки». Неделями
и месяцами он ничего не
писал, обдумывал вещь, вынашивал, нервничал, падал духом, опять оживал. Наконец садился
писать —
и тогда
писал с поразительною быстротою. «Красный смех», например, как видно из вышеприведенного письма, был написан в девять
дней. По окончании вещи наступал период полного изнеможения.
— Лучше бы уж не
писали ничего, а то телеграммами этими только тиранят сердце каждого человека. Читает сегодня солдат газету, радуется: «замирение!» А завтра откроешь газету, — такая могила,
и не глядел бы! Как не думали, не ждали, лучше было. А теперь —
днем мухи не дают спать,
ночью — мысли. Раньше солдат целый котелок борщу съедал один, а теперь четверо из котелка едят
и остается. Никому
и есть-то неохота.
Под влиянием последнего настроения она удваивала свое кокетство с графом Свиридовым, видя в этом своего рода мщение князю Сергею Сергеевичу,
и даже назначала
и ему свидания по
ночам в своем будуаре, давая ключ от садовой калитки. Потом,
написав письмо одному
и вызвав его на свиданье, она на другой
день писала другому письмо в тех же выражениях.
— Вестимо обман один
и глазам отвод. Привезли молодчика прямо в слободу, в дом Малюты, отвели ему горницу, там он до самого вчерашнего
дня сидел
и все
писал что-то, да с Лукьянычем по
ночам беседовал.
— Пресчастливая!
Ночей не спит; а
днем все ходит из угла в угол
и на кусочках бумажки все записывает, все записывает. Лицо у ней так
и горит. Руки дрожат в нервной ажитации. Все у ней назревает, назревает сюжет, а потом вдруг начнет метаться, когда ей что-нибудь не дается. Мучится, бедная, вся позеленеет. Зато как рада, когда у ней все это прояснится.
И тогда
пишет, как я говорю, запоем! Скажите, разве она не счастливая?
В нем вывела по пунктам, что, вследствие варварских
и неслыханных гонений ее со двора, лишения ее несколько
дней пищи
и несколько
ночей сна, не взирая ни на пол, ни на девическое, сиротское состояние
и высокое звание ее,
и вследствие неминуемых через то расходов на переезд, в том числе
и за гербовую бумагу на прошение, которое собиралась
писать, она, нижеименованная Чечеткина, отказывается платить хозяину деньги за двадцать два
дня, пять часов
и тридцать две минуты.
Вечером, когда дети легли
и при мне помолились, я привел в порядок все мои маленькие денежные
дела (как хорошо, что нет у меня долгов!),
написал письмо в полицию
и Сашеньке
и около часа
ночи отправился к Троицкому мосту, откуда решил броситься в Неву, пользуясь пустынностью
и безлюдием этого часа.